и она наконец-то улыбается мне широкой многозубой улыбкой. Она совсем не похожа на Лалабелль, когда улыбается.
– Серьезно? – спрашивает она, а потом бросает на меня взгляд из-под ресниц и понижает голос, как будто делится со мной сокровенной тайной: – А знаешь, я сама его выбирала. Мне даже пришлось драться за него. Лалабелль ненавидит горошек.
– Хороший выбор, – говорю я, хотя сейчас понимаю, что желтый не идет к цвету моей кожи. – Ты выглядишь просто очаровательно.
Она дважды хлопает глазами и слегка краснеет. Я лезу под жакет и нащупываю маленькую симпатичную кожаную кобуру, которую Мари подобрала для моего пистолета.
– Ну, спасибо тебе, – бормочет она и переводит взгляд на картину. – Послушай, а что ты думаешь об этом…
Она не заканчивает свой вопрос. Пистолет в моей руке легонько вздрагивает, и она оседает в кресле, как роскошное платье, падающее на пол.
Уходя, я замечаю свое отражение в зеркале и растягиваю губы в улыбке. Мари была права. Действительно лучше быть доброй.
Глава 3. Императрица
Она сидит в саду на троне из красных подушек, ее голову украшает корона из звезд. Ее жизнь наполнена изысканной роскошью и изящным богатством. Перед ней растет кукуруза, золотистая и соблазнительная. Она улыбается, и мир улыбается вместе с ней. Бесконечное изобилие.
В переулке стоит, прислонившись к вентиляционной трубе, папарацци.
– Она там? – спрашивает он у меня.
– Да, – говорю я. – Но она уже мертва.
– Ах, черт, – говорит он и мрачнеет. Хлопает по карману брюк в поисках сигарет, достает пачку, но та пуста.
– Но ты же все равно можешь сфотографировать ее, разве нет? – спрашиваю я и достаю свои сигареты, которые лежат в маленьком, отделанном шелком нагрудном кармане рядом с картами Таро. – Бери.
– Спасибо, – говорит он и морщится, когда видит марку «Везучая девчонка». «Интересно, – спрашиваю я себя, – мужские сигареты отличаются по вкусу от женских»?
Он поджигает кончик, выдыхает клуб дыма и говорит:
– В журналах нельзя показывать трупы. Во всяком случае, в тех, с которыми я работаю. А тебе разве не пора?
– С какой стати? – спрашиваю я и подхожу к нему поближе, чтобы лучше слышать. Сейчас шум автомобильного движения стал громче. Баббл-сити просыпается.
Он просто указывает в конец переулка, и я вижу, как в стекле витрины отражаются мигающие синие огни. Это не полиция. Они бы так быстро не приехали, да и не стали бы суетиться из-за Портрета. Я слышу, как отъезжает дверца минивэна, а потом по тротуару стучат каблучки.
Моргаю – и вижу цветок, расправляющий в темноте желтые и белые лепестки. «Митоз». Как им удалось так быстро добраться сюда? Неужели Мари их вызвала? Она мне ничем не обязана, но меня это глубоко задело бы. Мне казалось, мы подружились.
Папарацци уже идет прочь, вглубь переулка; над его плечом, обтянутым вязаным свитером, шлейфом тянется дым от сигареты.
– Эй, – кричу я, а когда он не оборачивается, я бегу за ним. – Эй, подожди!
Он все равно не останавливается, однако оглядывается и затягивается сигаретой с вопросительным видом.
Я намеревалась спросить у него дорогу, но тут слышу сзади голоса и прижимаюсь к стене.
– Сюда? – спрашивает женщина.
– Ага, наверное. Рядом еще один действующий, так что смотри в оба.
– Черт побери, где водитель? Я не собираюсь таскать труп на каблуках.
– Называй это по-другому.
Я стараюсь не шевелиться. Я жалею, что не могу заткнуть ватой уши. Голос инженера действует на меня так, что мне хочется выйти из укрытия. Папарацци что-то говорит. Я с усилием поворачиваю к нему голову.
– Что?
– Тебя подвезти? – Он бесстрастно наблюдает за мной.
На дальнем от улицы конце переулка нам приходится протискиваться между забором из металлического прута в виде пик и длинного ряда промышленных контейнеров, забитых тканями и воняющих химикатами. Там, у пожарного выхода, стоит его скутер.
– Я собираюсь пробраться на одну вечеринку в Висячих садах и разведать обстановку, – говорит он, поднимает сиденье и достает шлем. – Подойдет?
– Естественно, – говорю я, оглядываясь.
Мне интересно, как выглядел Портрет, когда я уходила. Мари вполне могла заштопать дырку, если б захотела. Крови не было, так что одежда не испачкана, а дырочку я оставила крохотную. Надеюсь, поза у нее достойная.
Я обнаруживаю, что папарацци пристально смотрит на меня.
– Эй. А ты выглядишь по-другому. Кто на тебе?
Я не сразу соображаю, о чем он. Оглядываю свой темный костюм и вспоминаю, как Мари меня учила, что говорить.
– Тут нет этикетки, – отвечаю я.
Он, явно под впечатлением, изгибает бровь; потом у него на лице появляется озадаченное выражение, но он снова смотрит на меня; потом качает головой, его лицо проясняется.
– Залезай, – говорит он. – Для тебя шлема у меня нет.
– Ничего страшного, – говорю я и сажусь. – Мне он не нужен. Как тебя зовут?
– Называй меня Веласкесом, – небрежно говорит он и добавляет: – Держись крепко.
Я одной рукой обхватываю его. Под мешковатым свитером его тело оказывается тоньше, чем я ожидала. Он первый человек, к которому я прикасаюсь. У Попутчика руки были слишком липкими.
Через плотный свитер я чувствую тепло его тела. Пахнет от него странно, табаком и выпечкой из супермаркета. На мгновение меня охватывает желание плакать. Кто у Лалабелль пах вот так? Или это запах выпечки как таковой, выпечки, которую ели до того, как она подорожала, как она стала кустарной, как ее вообще запретили? Теплой выпечки, которую достаешь из коричневого пакета и ешь прямо на улице… Думаю, я это вспомню. Когда-то и для нее все было внове.
Без предупреждения он нажимает на газ, и мы срываемся с места. Резкий переход от спокойствия к движению пугает меня, и мне приходится держаться очень крепко, чтобы не свалиться.
Веласкес лавирует в потоке машин с пугающей скоростью и устрашающей интуицией. Я не могу предугадать, куда он повернет и как будет объезжать препятствия. Через какое-то время